Логическая взаимосвязь науки и материального производства

Наука не появилась внезапно перед изумленным взором человечества, подобно богине мудрости, родившейся из головы всемогущего Зевса во всем бли­стательном облачении. Мы более или менее хорошо знаем, когда возникла современная, опытная наука. Но когда воз­никла наука вообще? Сведения о зарождении философии, математики, астрономии уводят нас в историю Древнего Китая, Индии, Египта, Вавилона, Греции. Корни же этих наук уходят в доисторические времена, к периоду станов­ления homo sapiens.

Духовная деятельность даже у первобытных людей многообразна и многостороння. Сюда входят богатый мир чувств, ощущений, представлений, предвосхищение ре­зультатов своих действий, фантастические дорелигиозные обряды, разнообразные знания о живой и неживой природе и передаваемые от поколения к поколению накопленный трудовой опыт, навыки.

Для нас в связи с темой данной работы важны те аспекты духовной деятельности становящегося человека, которые были тесно связаны с трудом, постоянно, самым непосредственным образом участвовали в нем. Это — целеполагание, информационно-познаватель­ная и идеально-конструктивная деятельность (см. очерк первый), т. е. та сторона духовной деятельности, которая служила исторической предшественницей и сферой разви­тия науки, представляла собой преднауку. Как мы видели, процесс труда является исходным пунктом для понимания не только техники, но и науки (либо предиауки).

Все три простых элемента труда: и целесообразная дея­тельность (самый труд), и орудие труда  ловеческой деятельностью),— являются носителями, во­площением знаний (научных или донаучных). Последние пронизывают всю трудовую деятельность во всех ее момен­тах. В свою очередь, знание как элементарная форма науки и ее элемент исторически рождалось в процессе трудовой деятельности.

Простейшее действие первобытного человека с каменным орудием раскрывало ему свойства этого ору­дия, сообщало о его тяжести, остроте, твердости, его спо­собности изменять форму менее твердых предметов, напри­мер дерева и т. д. Все это накапливалось и передавалось из поколения в поколение как знание, как трудовой опыт. Это знание и этот опыт росли тем быстрее, чем шире ста­новился круг предметов, вовлеченных в трудовую деятель­ность, чем большим числом свойств этих предметов овла­девал человек.

Процесс образования знаний, так же как и процесс образования техники, можно себе представить как резуль­тат взаимодействия человека с природой, субъекта с объ­ектом. Изменяя мир, субъект познает его. Накопленное знание как само по себе, так и в своих предметных вопло­щениях (техника, сырье) служит орудием дальнейшего изменения мира. В процессе общественно-практической деятельности меняется не только объем знаний, меняется и объем объекта познания.

Объект в процессе теоретически-практической деятельности изменяется в двух смыс­лах: в зависимости от трудовых действий и в зависимости от того, что мы о нем знаем. Его рамки расширяются с расширением наших знаний о нем. Земля, которую мы обрабатываем плугом,— это иной объект труда и познания, чем земля, которая обрабаты­вается с помощью машинной техники и химико-биологиче­ских средств.

Один и тот же камень является совсем раз­ным предметом познания для дикаря и для современного геолога. Следовательно, речь идет не только о процессе отражения в наших знаниях объекта, но и об обратном воз­действии наших знаний на изменяющийся постоянно объект познания. Этот факт был подмечен уже Гегелем. Имеет место и диалектическое взаимодействие между объ­ектом (природой) и его познанием (наукой), диалектика элементов в системе «природа — наука».

Посредствующим процессом, связывающим оба эти элемента, служит обще­ственно-практическая деятельность. Движущееся противо­речие между природой как «вещыо в себе» и наукой как вечно приближающейся к ней идеальной моделью является исходным и основным противоречием в развитии науки. Не только движущимся, но и движущим, не только источником «самодвижения» науки, но и ее истоком — в генети­ческом смысле слова.

Это противоречие модифицируется затем в более конкретные свои формы: в противоречие между новыми данными эксперимента и старой теорией, между потребностями производства и ограниченными зна­ниями, между техникой и наукой, между разными тео­риями и гипотезами. Процесс разрешения этих противоре­чий есть процесс общественно-практической деятельности человечества в самом широком смысле слова.

Сама наука (или преднаука) в процессе общественной практики выступает как:

• духовный инструмент позна­ния и преобразования природы,
• как момент трудового акта,
• как действие, как специфическая форма общест­венной практики.

Знаменитое фаустовское искание, в чем «начало бытия»: в «слове», в «мысли», в «силе» или в «дея­нии»,— носит в себе элемент метафизического противопо­ставления мышления действию (это противопоставление повторяется, к сожалению, и по сей день во многих отнюдь не поэтических трактатах), в то время как мышление само есть мыслительное действие и неотъемлемый элемент вся­кого непосредственного практического действия. Это обстоятельство имеет силу как для развитого процесса чело­веческой практики, так и для ее исходного пункта.

А. Г. Спиркин в полемике с Б. Ф. Поршневым справед­ливо обнажает неправомерность, ложность постановки во­проса: что чему предшествует — мысль труду или труд мысли? !. Труд человеческий с самых первых своих актов в первобытном обществе выступает как труд, рационально окрашенный: основанный на представлениях, ассоциациях, образах внешнего мира, навыках. Действие только тогда может быть названо трудовым, т. е. человеческим, когда оно целесообразно, осознанно, когда оно пронизано мыслью. Конечно, момент идеального в трудовых дейст­виях первобытного человека сравнительно незначителен, элементарен.

Но эта примитивность соответствует прими­тивности самих трудовых операций. Человеческое обще­ство в период своего возникновения обладало уже зачат­ками интеллектуального мышления, которые явились ре­зультатом предшествующего многовекового развития человекообразных животных. У человекообразных обезьян еще труднее разграничить психические, предсознательные акты от «чисто деятельных», моторных.

Исследованиями психологов и антропологов (Н. Н. Ладыгина-Котс и др.) установлено, что орудийная деятель­ность присуща уже антропоидам (шимпанзе). Для шим­панзе, в частности, вполне достижимым уровнем орудий­ной деятельности является активное преобразование первоначально нейтрального по форме материала, даже во­преки ложным внешним признакам его свойств, в орудие с определенными параметрами.

Эта орудийная деятель­ность покоится на высоком развитии психики животных, весьма совершенном уровне его рефлекторной и избира­тельной деятельности. У высших человекообразных обезь­ян существует своего рода практический интеллект, ко­торый выражается в способности в известной степени улавливать объективные связи явлений, т. е. получать предметную информацию, а также способность к извест­ному абстрагированию, сосредоточению внимания на своих орудийных действиях

Интеллект первобытного человека возникает не на пу­стом месте. Уже в ощущениях и восприятиях заложены за­родыши таких совершенных умственных операций, как абстракция, синтез, анализ. Момент абстракции есть уже в каждом рефлекторном акте, поскольку он отвечает на определенный — сигнальный — раздражитель относитель­но независимо от других, одновременно действующих.

Так называемое произвольное движение животного есть продукт анализа, синтеза, дифференцировки и генерали­зации чувственных сигналов, поступающих от окружаю­щих предметов и движущегося органа. При этом восприя­тие, выступающее как чувственное познание, непосредст­венно включено в «действия».

Восприятие само является началом действия. «Мотив», в силу которого восприятие направляется на те или иные предметы, явления, стороны действительности, лежит в самом «деле». Восприятие ситуации входит в действие как его необходимая составная часть.

Таким образом, первым проблескам человеческого тру­дового действия и человеческой мысли предшествовали животнообразные формы труда и их практический интел­лект, элементарное мышление и довольно развитая пси­хика. Человеческое сознание есть не только продукт трудовой деятельности, но и продукт всей предшествующей эволюции живого организма.

Интеллектуальные функции человека в простейших трудовых актах соответствуют его физическим функциям, операции в сознании соответствуют операциям человека с предметными телами. «Оббивая клинок своего каменного топора, первобытный человек в то же время оттачивал и лезвие своей мысли». Именно «в то же время» — в диа­лектической связи идеального и физического действия.

Эта взаимосвязь предполагает тот факт, что, с одной стороны, в процессе трудового акта, в результате его рождается но­вое знание о предмете, о его свойствах и связях с внешним миром, а с другой — самому этому акту, как бы элемента­рен он ни был, неизбежно предшествует и сопутствует некоторое знание о прошлых манипуляциях с данным предметом или с аналогичными предметами.

В том слу­чае, если слово «знание» еще генетически неуместно, то речь может идти об условных рефлексах, ощущениях, пси­хическом отражении внешнего мира, что свойственно уже животным и служит предпосылкой возникновения созна­ния.

Умственные операции (и это особенно характерно для ранних этапов развития общества) вплетены в предмет­ные, пронизывают их от начала до конца, составляют еди­ное целое — трудовой акт.

На раннем этапе своего раз­вития умственные операции носили на себе явный отпе­чаток этого «земного» происхождения. Первые обобщения, примитивные абстракции возникали, грубо говоря, как идеальные аналоги практических действий. Расщеплению одного камня ударами другого соответствовал процесс мысленного «расщепления» предмета, выделения тех или иных свойств.

Практический «анализ» предметов природы, т. е. расчленение их на составные части, удаление ненуж­ных, выявление нужных свойств, качеств и т. д., закреп­ляясь и повторяясь в многовековой деятельности, сти­мулировал и во многом обусловил совершенствование способности к теоретическому анализу, к логическому мышлению.

Но эта аналогия мыслительных операций с физиче­скими действиями, обнаруживаемая лишь в итоге, в ре­зультате, отнюдь не свидетельствует о процессе возник­новения идеальных моделей действительности как про­стом отпечатке их. Французский психолог Анри Валлон 1 хорошо показал, какой сложный путь проходит развитие мыслительных способностей человека и в филогенетиче­ском и в онтогенетическом плане.

Анализ первых контак­тов ребенка со средой может в известной мере помочь в понимании исторического процесса эволюции человека. Ре­бенок не начинает сразу с определенных практических действий. Его первые, несовершенные психомоторные реакции обусловлены как физическими раздражениями, так и условно-рефлекторными связями, физиологическими и психическими задатками, закрепленными в нервной си­стеме.

Валлон считает, к тому же, что переход от внешне­ двигательной реакции, вызываемой объектом, к мыслен­ному представлению о нем происходит не на основе прак­тического действия с вещами непосредственно, а через общественный опыт, воспроизводимый индивидом в процессе подражания действиям других людей.

В ходе индивидуального развития ребенок сначала ре­шает задачу посредством проб, путем внешнего действия с предметом и лишь затем — в плане внутреннем, идеаль­ном. Однако этот переход от решения задачи внешним об­разом к идеальному плану означает не переход от практи­ческого действия без познания к познанию без практиче­ского действия, а переход от низшего уровня иеобобтценного познания условий действия, при котором решение не может быть достигнуто иначе как посредством ряда единичных проб, к более высокому, обобщенному его уров­ню, при котором единичные пробы, естественно, отпадают. Это переход, связанный с изменением характера познания, при котором всегда сохраняется взаимосвязь познания и действия.

Духовное производство является результатом, следст­вием трудовой практики человечества в такой же степени, как и материальное производство. Определяющая роль труда равным образом относится и к физической и к ум­ственной сторонам деятельности человека. «Первый исто­рический акт… индивидов, благодаря которому они отли­чаются от животных, состоит не в том, что они мыслят, а в том, что они начинают производить необходимые им средства к жизни».

Эту совершенно точную мысль осно­воположников марксизма было бы упрощением толковать в том смысле, что сначала было производство средств к жизни, а потом мышление. Абсурдно утверждать, что положение об определяющей роли общественного бытия по отношению к общественному сознанию означает, что пер­вое по времени предшествует второму.

Непосредственная вплетенность мыслительной деятель­ности в социальную практику человечества является прин­ципиально важным фактом для понимания происхождения науки и ее сущности, ибо, как правильно заметил К. Р. Мегрелидзе, изучать мышление (и тем более научное мышление) изолированно от других проявлений общест­венной жизни бесполезно.
Так же как неверно противопоставлять генезис мысли развитию и совершенствованию общественной практики, неверно разрывать во временном отношении развитие че­ ловеческой руки и человеческого мозга.

А. Спиркин, кото­рый в своей монографии «Происхождение сознания» в целом верно толкует взаимосвязь умственных и физиче­ских трудовых операций в процессе их возникновения, в ряде мест проявляет непоследовательность, заявляя, на­пример, что «мозг как орган сознания развивался вслед за развитием руки как органа труда». Рука в такой же сте­пени продукт труда, как и мозг. Можно сказать, что рука есть орудие человеческого мозга, спроецированное во вне. Их развитие и совершенствование — процесс единовре­менный и взаимообусловленный.

Даже в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в чело­века», которая полемически заострена против идеалисти­ческого понимания происхождения человека, против пере­оценки роли мышления в этом процессе, Ф. Энгельс под­черкивает «совместную деятельность руки, органов речи, мозга», «обратное воздействие» развивающегося мозга и подчиненных ему чувств на труд.

Случайные, животноподобные формы труда предчеловека с помощью найденных в готовом виде орудий (кость, палка, камень) только тогда превратились в собственно трудовые действия, когда они начали носить осознанный характер, когда в процессе труда получается результат, ко­торый уже в начале этого процесса имелся в представле­нии человека, т. е. идеально.

Весь трудовой акт, прежде чем совершиться в действительности, совершался в голове человека. Причем даже перед простейшей трудовой опера­цией человек совершает в голове не одно, а несколько мыс­ленных действий. Он ищет наиболее эффективный способ, выбирает из этих идеальных действий то, которое пред­ставляется более целесообразным.

Преимущества опера­ций такими теоретическими моделями, как предваритель­ного условия операций их оригиналами, заключаются прежде всего в колоссальной скорости этих операций, в их лабильности, а также в том, что с их помощью стано­вится возможным многократно преобразовывать план прак­тических действий и контролировать его осуществление.

Мысленные действия с предметами труда дают человеку могущественные дополнительные производственные воз­можности. Без этого перенесения практического действия в идеальный план процесс труда никогда бы не смог сдви­нуться с первоначальных инстинктивных форм. В этом смысле развитие сознания явилось предпосылкой дальнейшего развития практически-преобразовательной деятель­ности.

Умственные модели практических действий возникали прежде всего под влиянием осмысления собственного тру­дового опыта, а также под влиянием наблюдения за тру­дом других членов коллектива, под воздействием их кол­лективного опыта, передаваемого от поколения к поколе­нию. Молния мысли сверкает только там, где она встре­чается с другой мыслью.

Общественный характер труда играл уже на этом этапе решающую роль в процессе раз­вития умственной и физической потенций материального производства. Тот факт, что умственная деятельность непосредст­венно вплетена в физическую, что между умственными (идеальными) и физическими (предметными) операциями можно провести известную аналогию, не исключает, од­нако, относительной независимости, суверенности, своеоб­разия форм сознания.

Это относится и к научному мышле­нию. Поэтому тезис о решающем значении практической деятельности для развития интеллекта не следует тракто­вать упрощенно, в смысле жесткой, однозначной причинно- следственной связи. Практическая деятельность играет решающую роль в развитии сознания, но она сама невоз­можна без элементов сознания. Она служила толчком, сти­мулом для побуждения уже заложенных в организме пред- человека психических свойств, которые явились фунда­ментом возникновения интеллектуальной деятельности,— предсознанием.

Переход от предсознания к сознанию и к зачаткам на­учного знания (преднаука) происходит в истории вместе с переходом от предчеловека к человеку. Знание становя­щегося человека не идет еще дальше чисто эмпирического знания о конкретных свойствах и качествах тех вещей, с Которыми человек имеет дело в процессе трудовой дея­тельности. Однако уже па этом этапе можно выявить за­родыши будущих наук.

Имея дело с первыми, хотя и очень еще несовершенными орудиями труда, человек постигал простейшие механические процессы: равномерное движе­ние и вращение инструмента, полет и падение тяжелых предметов. Закладывались, таким образом, зачатки знаний, которые впоследствии привели к возникновению механики. Научившись владеть огнем, а затем освоив способ при­готовления пищи на огне, человек тем самым поставил себе на службу простые химические процессы. Наблюдая их, человек накапливал химические (пока еще случайные и разрозненные) знания.

Механические действия (обивка камней), а затем и действия с огнем (сжигание вещества, кипячение воды, вы­плавка руды) выявили те или иные физические свойства вещества природы, которые человек приспосабливал к своим потребностям. Возникали основы физических зна­ний.

Наконец, наблюдение за животным и растительным миром, а затем приручение первых животных, начало зем­ледельческого труда дало человеку немало биологических знаний.
Как бы ни были эти знания случайны, разрозненны, несовершенны, каким бы туманом мистики и иррациональ­ных домыслов ни были опутаны, они оказывали огромное воздействие на производство, на прогресс человеческого общества.

Жизнь и благополучие племени целиком зави­сели от уровня знаний: от умения хранить огонь, от спо­собов охоты на животных, знания съедобных и лекарст­венных растений. Знания были аккумулированным опы­том всех поколений племени. Они, эти знания, были тем, что делало человека, по словам Маркса, родовым сущест­вом, что обеспечивало связь и преемственность поколений в их прогрессирующем историческом развитии.

Принципи­ально важно отметить, что уже при своем возникновении донаучные знания не были и не могли быть лишь индиви­дуальным достоянием той или иной личности, они носили сугубо общественный характер, существовали и развива­лись постольку, поскольку имел место коллективный прак­тический опыт и обмен этим опытом посредством речи, по­средством формирующихся понятий, обобщений, образов.

Донаучное знание первобытных племен не могло принад­лежать отдельным лицам хотя бы уже потому, что оно вырабатывалось многовековой коллективной практикой всех членов племени. Все племя в целом было хранителем знаний, но по мере того, как количество знаний росло, понадобились специальные люди, чтобы хранить их и совер­шенствовать. Появляются старейшины, а затем жрецы, ко­торые олицетворяют собой мудрость племени.

Однако настоящее обособление знаний начинается с отделения умственного труда от физического, с возникно­вением социального расслоения общества. Чтобы позво­лить хотя бы небольшой группе людей посвятить свое время умственным занятиям, общество должно было до­стигнуть довольно высокого уровня развития материаль­ного производства, достаточного для того, чтобы создавать известный излишек материальных благ.

Среди философов и социологов нет единого мнения о времени возникновения науки. Некоторые считают, что науки возникают вместе с возникновением человеческого общества !. Такая точка зрения, однако, смешивает пред­посылки возникновения науки с самой наукой, ее преды­сторию с историей. Наука есть особое общественное явле­ние, и до тех пор, пока оно не выделилось из других форм общественной жизни в качестве особого, специфического явления, о ней не может быть речи.

Другая, еще более распространенная точка зрения от­носит время возникновения науки лишь к XV—XVI вв., когда началось ее слияние с производством, когда возник­ло естествознание. Обычно ссылаются на Ф. Энгельса, который утверждал, что «настоящее… естествознание начинается только со второй половины XV века».

Но Эн­гельс говорит здесь именно о начале естествознания, т. е. о рождении опытного, точного изучения природы, а не о научном знании вообще и тем менее об отдельных отрас­лях науки. Современное естествознание как область точ­ных, опытных наук возникает на базе преимущественно умозрительных научных знаний, которые бурно расцвели уже в период древних цивилизаций.

Когда разобщенные элементы знаний объединяются в систему и когда их накопление и производство становятся специальным занятием определенных лиц, лишь тогда можно говорить о рождении науки и появлении собственно научной деятельности.

Целесообразно четко отделить предысторию науки от ее истории. Предыстория науки охватывает период доклас­сового общества. Ее история начинается с превращением умственного труда в особый род занятий. Она, в свою оче­редь, подразделяется на ряд этапов. Первый из них охва­тывает период до Галилея. Я бы назвал его периодом ста­новления научного знания, в отличие от последующего пе­риода становления науки как производительной силы.

Законом развития науки является неравномерность возникновения и прогресса ее отдельных областей. Пер­вой из сонма наук возникла философия, которая долго еще носила на себе следы породившей ее мифологии. Возник­новение философии было ответом на потребность человека объяснить ему его природу и его собственное место в мире. При этом недостаток знаний обильно возмещался фантастическими и мистическими представлениями.

В рамках философии начали свое первоначальное су­ществование математика и астрономия, которые вскоре обособились в отдельные отрасли знания. При этом мате­матика у своих истоков тесно сожительствовала с кабалистикой, мистикой чисел, а астрономия — с астрологией. Процесс их превращения (как и прочих отраслей знания) в подлинные научные системы есть процесс вычленения рационального ядра из мистико-религиозной шелухи, процесс вытеснения иррациональных моментов рациональ­ными.

Тем не менее научная сторона в математике и астро­номии была довольно внушительной уже с самого их воз­ никновения. В Египте в пятом тысячелетии до н. э. вычис­ляли время по календарю. К тому же времени относится и возникновение письменности. Дж. Бернал справедливо полагает, что письменность постепенно возникла из счета 1. Египетские пирамиды показывают, что в те времена были уже значительно развиты многие геометрические и мате­матические представления 12. В Вавилоне в третьем тысяче­летии до н. э. уже имелись шестидесятеричная система счета и клинопись. К началу второго тысячелетия алгебра и геометрия здесь достигли значительного расцвета.

Если назначение науки заключается в предвидении развития событий, то первые астрономические представле­ния в Китае, Египте, Вавилоне свидетельствуют о зарож­дении астрономии как науки. Наблюдение повторяющихся климатических космических событий (движение планет и звезд) позволило установить первые закономерности, от­ носящиеся к смене времен года, к траекториям движения светил. В Китае уже в 2000 г. до н. э. имел место случай смертной казни астронома за неправильное предсказание солнечного затмения.

Все исследователи этого периода отмечают тесную связь первых научных знаний с общественной практикой: знания, как правило, порождались насущными земными нуждами, имели сугубо практическое назначение. Об этом свидетельствуют даже сами античные авторы. Геродот, например, писал, что когда Нил заливал участок обрабо­танной земли, то важно было установить, сколько земли потеряно. «Мне кажется, таково было происхождение гео­метрии, из Египта перешедшей в Грецию». Демокрит свое искусство строить линии с доказательствами сравни­вал с искусством египетских землемеров.

Чем дальше идет процесс отделения умственного тру­да от физического, процесс классового расслоения обще­ства, с одной стороны, чем более развитыми становятся теоретические абстракции, с другой стороны, тем явствен­нее проявляется тенденция к обособлению научных зна­ний, к противопоставлению теории практике.

Намечается два направления развития знаний. Одно — эмпирическое, опытное — сопутствует ремеслу, земледе­лию, мореплаванию, обслуживает их, развивается вместе с ними. Другое — абстрактно-теоретическое — выражается в философских умозрениях и «чистых» математических по­строениях.

Ярким примером первого направления может служить строительство знаменитого Самосского тоннеля (530 г. до н. э.). Его создатель Евпалин сумел на основании гео­метрических знаний настолько правильно рассчитать это сооружение, что работники, копавшие с обеих концов большой горы, встретились точно посередине.

Примером второго направления в античности служит деятельность Пифагора и пифагорейцев. Пифагор, по сло­вам Прокла, преобразовал математику «в форму свобод­ного умственного развития», т. е. в область знаний свобод­ного человека, в противоположность рабу и ремесленнику.

Математика для Пифагора была не ключом к решению практических задач, а способом «очищения души» и «со­единения с богом». О противоположности этих двух направлений в разви­ тии знания хорошо и точно сказал известный голландский математик и историк науки Б. Л. ван дер Варден: «Ионийцы занимались математикой не только из прирож­ денного интереса, но иногда и для практический прило­ жений.

Землемеры и архитекторы вроде Евпалина долж­ны были знать кое-что из геометрии, а в курс обучения инструментального мастера из мастерской Анаксимандра, без сомнения, входила и астрономия. В противоположность этому Пифагор освободил математику от практических приложений. Пифагорейцы предавались математике, как чему-то вроде религиозного созерцания, дабы прибли­зиться к божеству».

Справедливости ради надо добавить, что это не поме­шало пифагорейцам сформулировать ряд основополагаю­щих теорем, высказать гениальные мысли о строении и развитии вселенной. Абстрактно-теоретическое направле­ние в развитии научных знаний отнюдь не было продиктовано исключительно классовыми факторами, это был не­обходимый процесс углубления мышления в самое себя, необходимый отход от действительности в полете абстракций, который позволял глубже и вернее охватить ее зако­номерности. В этом умозрительном направлении развивалась вся античная философия, а также зачатки астрономических, математических и физических теорий.

Абстрактная созерцательность и увеличивающийся разрыв с практикой и погубили древнегреческую науку. Она себя внутренне исчерпала. Древнегреческие философы и натурфилософы перебрали все возможные комбинации существовавших тогда умозрительных понятий для объ­яснения мира. Они именно объясняли мир, мало заботясь о том, чтобы это объяснение подтвердилось практически.

Даже атомистическая теория Левкиппа, Демокрита, Эпи­кура являлась лишь чисто фантастическим предположе­нием, плодом догадки и интуиции. Она, как, впрочем, и почти все философские построения того времени, просто декларировалась. Ее создатели даже не пытались искать практическое подтверждение истинности своих теоретиче­ских посылок, опытным путем доказывать правиль­ность, их соответствие действительности. Да они и не могли этого сделать при всем желании. Современная наука доказывает, сообразуясь с опытом, экспериментом.

Древ­негреческая же наука провозглашала, основываясь в луч­шем случае на формально-логических принципах непро­тиворечивости посылок и выводов. Пропасть между науч­ными знаниями и эмпирическим, практическим опытом, общественной практикой человечества все расширялась, пока не поглотила самое древнегреческую науку, приоста­новив ее развитие на целые столетия.

Помимо этой внутренней были и очень веские внешние причины того, что развитие науки от Аристотеля до Лео­нардо да Винчи тормозилось. Характер общественно-прак­тической -деятельности во времена феодализма был таков, что не стимулировал науку. Ни феодалу, ни его крепост­ному, ни даже ремесленнику научные знания были не нужны.

Они вполне обходились запасом эмпирических дан­ных и секретами ремесла, передававшимися по наследству. Инструменты ручного труда, находящиеся на вооружении ремесленника и крестьянина, для своего воспроизводства не требовали научных знаний.

Наука успешно движется вперед только в результате коллективных усилий. Перенесение центра жизни обще­ства из города в деревню пагубно отразилось на науке, ли­шив ее той атмосферы, в которой она могла развиваться.

Разобщенности, спорадичности, парцелльности практиче­ских усилий человека во времена феодализма соответст­вует и эмпирический, необобщенный характер знаний. Ме­сто науки прочно заняла религия, которая удовлетворяла на свой лад потребность человека в едином представлении о мире. Абстрактно-теоретическую сторону духовного про­изводства обслуживали почти исключительно священно­ служители и богословы, подобно тому как это было во вре­мена египетских пирамид.

Феодальное общество не вносит никаких принципиаль­но новых черт во взаимоотношения духовной и практиче­ской сферы, науки и материального производства. По-прежнему сохраняется и даже увеличивается пропасть между абстрактно-теоретической и производственной дея­

тельностью. По-прежнему производственная деятельность тесно связана с эмпирическими знаниями, базируется на них. Это обусловливается самим уровнем развития тех­ники (которая, как мы видели, продолжает оставаться ре­месленной, ручной), субъектным типом связи человека и орудий труда.

Знания, применяющиеся в ремесленном производстве, столь же ограниченны, примитивны, как примитивны и орудия труда, используемые человеком, как примитивен и прост сам процесс производства, не требующий ничего, кроме элементарных представлений о свойствах материа­лов и многолетним опытом накопленных эмпирических рецептов использования этих свойств в практических це­лях.

«…На прежних ступенях производства ограниченный объем знаний и опыт были связаны непосредственно с са­мим трудом, не развиваются в качестве отделенной от нее самостоятельной силы и поэтому, в целом, никогда не вы­ходили за пределы традиционного, издавна осуществляв­шегося и лишь очень медленно и постепенно развивавше­гося собирания рецептов. (Эмпирическое изучение тайн каждого ремесла.) Рука и голова не отделены».

Итак, духовная сторона производственной деятельно­сти людей тесно переплетена с физической, в то же время общие знания о мире носят абстрактно-созерцательный характер, развиваются вне производства. Таково взаимоот­ношение духовной и практической сторон человеческой деятельности в период от возникновения первобытного об­щества вплоть до машинного производства, в период, соот­ветствующий первому историческому этапу в развитии техники.

Следующий этап характеризуется развитием опытных наук, проникновением в теоретические дисциплины точ­ных, количественных методов исследования. Этот процесс, который можно охарактеризовать как первую научную революцию, подготовил естествознание к роли служителя производства. Само производство как раз в то время (с конца XVII в.) переживало коренную революцию, в ре­зультате которой были созданы технические предпосылки для сращения с наукой.

То, что средневековый застой научно-технической мыс­ли кончился, было обусловлено общественными потребно­стями. До сих пор необходимости в искусственных маши­нах не было, так как существовало достаточное количество «живых машин» — рабов и крепостных.

Их труд обеспечи­вал как свое собственное существование, так и досуг сравнительно немногочисленных привилегированных сло­ев. Но по мере того, как росло свободное население горо­дов, число ремесленников и торговцев, потребности в материальных благах (тканях, одежде, например) воз­росли. Ручное и даже мануфактурное производство не справлялось со стоящими перед ним задачами. Прежде чем машина могла появиться, должен был появиться массо­вый потребитель ее продукции.

Созданию машин, следова­тельно, предшествовало и сопутствовало превращение большей части «живых машин» в свободных людей. Ста­новясь свободными в политическом отношении, они ока­зывались в технологической зависимости от машины (из «живой машины» превращались в «живой придаток» ма­шины) и в социально-экономической зависимости от капи­тала. В этом кроется объяснение исторической связи пер­вой индустриальной революции с буржуазными револю­циями.

Пока технологический способ соединения предметных и личных элементов строился по субъектному принципу, пока основным элементом совокупного рабочего механизма был человек, а средства труда функционировали лишь в качестве продолжения его естественных работающих органов, до тех пор наука не имела в сфере материального производства соответствующего ей технологического ба­зиса. Такой базис появляется лишь с переходом от ручных орудий труда к машинам.

«В качестве машины,— писал К. Маркс,— средство труда приобретает такую матери­альную форму существования, которая обусловливает за­мену человеческой силы силами природы и эмпирических рутинных приемов — сознательным применением естество­знания». Ставя между собой и природой не единичное орудие труда, а целый естественный процесс, преобразо­ванный в промышленный, человек получает возможность совершенствовать этот процесс в соответствии с познан­ными законами естественных наук.

С помощью машин естественные силы природы, бывшие некогда объектом лишь любознательного созерцания,— пар, электричество, химические процессы — преобразуются в производитель­ные агенты промышленности. Собственно сами машины, в отличие от инструментов ручного труда, есть не что иное, как техническое воплощение научных знаний.

В тот период, когда господствующим в производстве было орудие ручного труда, производственный процесс общества был разобщен на отдельные, не связанные друг с другом усилия производителей, представлял собой пест­рую мозаику трудовых звеньев, лишенных внутреннего единства. Этой эмпиричности, разорванности на единич­ное, на отдельное соответствовал, как мы видели, и эм­пирический, фактологический, необобщенный характер применяемого в производстве знания.

Машинное производство внесло подлинную революцию в этот застывший хаос эмпирии. Машина уже сама по себе представляет систему сложных взаимосвязей множества технических компонентов. Она образует из различных ин­струментов и технических деталей некое прочное и зако­номерное единство, целостный организм, функционирую­щий в строго определенной последовательности. Кроме того, машина функционирует только в связи с целым ком­плексом других машин и приспособлений, как часть еще более сложной системы.

Естественно, что этой системности в строении новой техники должен был соответствовать и системный харак­тер научного знания. Само строение технической базы производства оказалось в высшей степени адекватным структуре теоретического знания, построенного на строго логических взаимосвязях и математически выраженных закономерностях. Если ремесленный инструмент являлся по существу воплощенным эмпирическим опытом, то машина представляла уже воплощенную теорию.

Тем самым научный труд, как профессиональное заня­тие определенной группы людей, стал необходимой частью производственного труда, его предпосылкой. Ученые (фи­зики, химики, математики), по сути дела, включились в совокупный рабочий персонал промышленных предприя­тий, при этом не имело значения то обстоятельство, что их труд протекал за пределами этих предприятий. В этом за­ключался, в частности, начавшийся в период первой ин дустриальной революции процесс превращения науки в непосредственную производительную силу общества.

Сращение науки с производством происходит, следо­вательно, путем превращения, с одной стороны, производ­ства в научное производство, а с другой — науки в про­изводительную науку. Наука приобретает многие новые черты, которые роднят ее с материальным производством. Она становится также своеобразным производством — про­изводством знания. «Если производ­ственный процесс становится сферой применения науки, то и, наоборот, наука становится фактором, так сказать, функцией производственного процесса…

Капиталистиче­ский способ производства первым ставит естественные науки на службу непосредственному процессу производ­ства, тогда как, наоборот, развитие производства дает средства для теоретического покорения природы» .

Со времени первой индустриальной революции трудно назвать такое крупное открытие в механике, физике, химии, кото­рое не отразилось бы на производстве, на совершенство­вании и преобразовании технологических методов. В свою очередь, развитый базис машинного производства дает науке такую экспериментальную базу и такие технические средства, которые позволяют решать теоретические задачи все возрастающей сложности и тем самым стимулировать развитие науки.

Однако, концентрируя силы науки на одном полюсе, капиталистическое производство порождает «интеллекту­альное одичание» на другом. Соединяя науку с производ­ством, капитализм отчуждает ее от рабочего. Если от ре­месленных и (в меньшей степени) даже мануфактурных рабочих еще требовались в процессе труда эмпирические знания, опыт, представления об эстетической форме про­дукта, то «применение науки к процессу производства сов­падает с подавлением всякого умственного развития в ходе этого процесса» 12. Рабочему требуется лишь знание нескольких механических, бездумных приемов.

Будучи «живыми придатками» «мертвого механизма» машины, частью совокупного рабочего механизма, рабочие высту­пают не в качестве субъекта производства, а в качестве его объекта, не в качестве субъекта познания, а только как объект изучения. От «наделенного сознанием придатка частичной машины» самой сущностью производства тре­буются не знания, а исправное механическое функциони­рование.

Итак, наука становится фактором производственного процесса, который, в свою очередь, постепенно становится сферой приложения науки. В то же время духовное бо­гатство отчуждается от производителей материальных благ. Такова форма соотношения науки и производства, ду­ховной и физической деятельности на втором историче­ском этапе развития техники — этапе механизации.

Наука в этот период своего созревания приобретает все те организационные формы, которые характеризуют ее и по сей день. Впервые возникает устойчивая и все воз­растающая в количественном отношении группа лиц, ко­торые занимаются наукой не как любители, а профессио­нально. Первая индустриальная революция не только вы­звала рост классов промышленных пролетариев и капи­талистов, но и породила еще одну социальную группу — ученых, получающих жалованье за свой труд. В XVII в. начинают возникать первые академии и научные обще­ства, сначала в Италии (1600 г.), затем в Англии (1660 г.), во Франции (1668 г.), в Германии (1700 г.), в России (1724 г.).

5 января 1665 г. в Париже стала выходить «Газета ученых» — первое в мире периодическое издание, посвя­щенное научным новостям. В том же году вышел первый номер «Философских протоколов» английского Королев­ского общества. Несколько ранее в Англии была введена система промышленных патентов. С середины XVII в. по­являются ученые, непосредственно связанные с промыш­ленностью, сознательно работающие на нее. Джемс Уатт, например, прославился и как промышленник, и как уче­ный. Бурно начинают развиваться прикладные области исследований.

В течение 300 последующих лет наука, собственно го­воря, лишь следовала тем исходным принципам, которые были заложены XVII в.: она все больше влияет на произ­водство, становясь непосредственной производительной силой. Вместе с тем она начинает играть заметную и все возрастающую роль в жизни общества, оказывать ощу­тимое воздействие на экономическую’ сферу, на социаль­ные институты. Наука растет вместе с разделением труда среди ученых, возникают все новые и новые научные дис­циплины, все более узкие области исследования.

Научная деятельность, однако, по-прежнему направлена на вещественную сторону производства и в гораздо меньшей степени направлена на самих участников произ­водства. Она до сих пор в основном ориентируется на раз­витие техники, но не на развитие человеческой личности. Центральное место в ней занимают те области, которые обслуживают технику. Возникает иллюзия (хотя и объек­тивно обусловленная), что только эти-то «позитивные» области и исчерпывают собой науку, а обществоведение и человековедение ненаучны.

Даже в форме изложения науч­ного материала почитается за идеал «техничность», выражающаяся в безличной, бесстрастной и «беспощадной» ло­гике силлогизмов, математических формул, графиков и чертежей. В результате страницы научных статей и книг живо напоминают до блеска вычищенные, отполированные ряды новеньких (только с конвейера) технических агре­гатов — царство воплощенного формализма безукоризнен­ но точного мышления!

Эта «техничность» современной науки начинает, од­нако, ощущаться как преходящая по мере того, как стано­вится очевидным, что функции формализованного мышле­ния (и только его функции) с несравненно большим успе­хом выполняют кибернетические устройства.

В условиях развитой автоматизации непосредственный производитель материальных благ не может уже стоять в стороне от развития науки. От него требуется все более высокая научная подготовка, он сам поднимается до инже­нерно-технической деятельности. В предвидимой тенден­ции наука перестает ориентироваться только на технику, да и по отношению к ней она выступает в новом качестве: не как ведомая, а как ведущая сила. ‘

С реализацией этой тенденции наука становится не­посредственной производительной силой в полной мере. Таким образом, третьему историческому этапу в развитии техники (автоматизации) соответствует и третья истори­ческая форма взаимосвязи науки с производством.

В наше время проявляется также еще одна новая и принципиально важная характеристика науки. Несмотря на огромное количество дробных областей научного ис­следования, наука предстает не как простая совокупность этих областей, а как единая система, включающая и есте­ственные, и гуманитарные области, как развитый соци­альный организм. Начинается период становления науки как целостной системы.

Если еще в прошлом веке под «наукой» имели в виду определенные конкретные дисциплины или их сумму, то сегодня, говоря о науке, мы имеем в виду нечто большее. На наш взгляд, наряду с «науками» появилась Наука, как развитое целое. Закономерности ее функционирования, ко­торые ранее выступали в скрытом состоянии, начинают обнаруживать себя в «чистом виде».